Казахские народные сказки : Гани и Алим

  Свари,  мать,   заднюю   часть   сегодня,   а   переднюю припрячь до завтра
Только сказал — соскочила с пня передняя часть и наутек, а задняя за ней следом. И скрылись вдали. Гани остолбенел:
  Что за диво, мать! Никогда бы не поверил, что может такое случиться. Не сон ли это?
Мать отвечает:
  Нет, мой сын, это не сон. Случаются в жизни чудеса еще и помудренее. Сходи-ка к старому Алиму, он тебе кое-что порасскажет...
Пошел Гани. Входит к Алиму, почтительно отдает са-лем. Алим приветливо встретил жигита и стал спрашивать, по какому делу он к нему явился.
Говорят в народе,-—отвечал Гани,— вы, дедушка, много удивительных историй знаете. Вот я и пришел послушать, набраться ума.
Понравился Алиму жигит, усадил его старик рядом с собой и начал рассказ.
Давно это было. Был я тогда молод, строен и силен, как ты, Гани. Приглянулась мне одна красавица — женился я. Хорошо, весело мы жили с женок первое время. И не думалось мне, простаку, что подстерегает меня великое горе.
Стала жена чаще и чаще из дому уходить, по целым дням пропадать. Подозрительно мне это показалось. Говорю ей раз: «Ты где все бродишь? Что дома не бываешь? Смотри, привяжу тебя арканом!» Сверкнула глазами, переменилась в лице, вижу — крепко рассердилась. «Что так глядишь? — спрашиваю.— Разве я тебе не муж?» Молчит, а в глазах — лютая злоба. Стоим друг против друга.  Вдруг  выхватила  она откуда-то тоненький прутик, хлестнула меня   трижды и   проговорила   быстро:  «До сих пор ты мне мужем был, теперь псом будь!» Хотел я прикрикнуть на нее   за   такие речи,  раскрыл рот — нет  человеческого голоса,  а   вместо   слов  только — гав! гав!  гав! Превратила меня жена в собаку.  Колдунья она была.
Горькие дни наступили. Каких только мук не вытерпел я от бессердечной: в дом не пускала, кормить не кормила, сто   раз   на   день   палкой   колотила   да   ногой   пинала.— «Что,— спрашивает со смехом,— хочешь теперь знать, где я бываю, почему дома не сижу?» Невмочь мне стало. Чувствую — смерть приходит.  Решился я   и убежал от жены. Шел, шел, пришел в лес. Там на поляне пастух стадо стережет. Приблизился я несмело   к   человеку.   Он   не прогнал меня, а накормил и приласкал. Остался я здесь, стал верно служить пастуху. Забредет корова в чащу — я тотчас заворочу ее, волк ли, чужой ли кто покажется — никого к стаду не подпускаю. Пастух так на меня полагался, что совсем за стадом глядеть перестал. Пригонит поутру коров в лес, а сам уйдет и только к вечеру явится снова. Как-то раз бай увидел пастуха в ауле среди дня и говорит ему в сердцах: «Ты вот слоняешься здесь, как купец по базару, а коровы в лесу без надзора, кто захочет, тот и угонит стадо. Не годится так делать: взялся пасти, так паси!»
Пастух в ответ: «У меня в лесу есть такая собака, что ни вора, ни зверя к стаду не подпустит и коровам не дает разбрестись. Нет ей цены. Надежнее всякого пастуха».
Бай говорит: «Давай биться об заклад! Если я не уведу от собаки из стада корову, плачу тебе триста рублей, а если уведу,— ты что мне дашь?» «Если уведешь корову, бай,— отвечает пастух,— весь век бесплатно у тебя батрачить буду».
Согласились. Отправился бай в лес, начал подбираться к коровам. Да не тут-то было: налетел я на него, как шайтан, поднял лай, изорвал на непрошеном госте всю одежду.
Вернулся бай назад ни с чем, перепуганный, в лохмотьях. Пришлось ему отдать работнику обещанные триста рублей.
После этого случая пастух меня еще больше полюбил. Но все же гяжко мне было оставаться бессловесной тварью. «Неужто,— думаю,— жена не забыла свой гнев? — Небось   она и сама уже жалеет о том, что натворила».