Казахские народные сказки : Кунше, потерявшая сына

Люди, люди, не видали ли моего сына? Помогите, помогите мне разыскать его!
Ни один человек не остался равнодушным к горю вдовы. Аксакалы собирали в ауле совет: судили, рядили — не знали, как облегчить горе Кунше, где искать ребенка. Жигиты объехали всю степь вокруг — ничего радостного не привезли матери. Женщины каждое утро приходили к ней и не находили слов утешения.
Кунше, похудевшая и простоволосая, неподвижно и молча сидела у остывшего очага и отрешенно смотрела помутневшими от горя глазами в одну точку.
Один за другим, как караваны в степи, тянулись дни. Так прошло четыре года. И посоветовал кто-то бедной вдове разыскать мудреца и прорицателя Толыбая. Говорили, что знает он языки тысяч зверей и птиц, на расстоянии угадывает мысли людей, точно предсказывает, что за тул-пар вырастет из народившегося жеребенка. Не может старый мудрец не сказать, куда девался ребенок!
И села Кунше на рыжего коня, на котором ездил еще ее муж, и отправилась разыскивать жилище Толыбая. Ковыльные степи сменялись сыпучими песками, пустыни — заливными лугами, на пути вставали высокие горы и широкие реки, а Кунше все ехала. Не один рассвет сменялся закатом, не один закат сменялся рассветом, а обездоленная мать все была в дороге. Уже сама стала как тень, конь исхудал — скелет скелетом, а жилища мудреца не было видно.
Не напрасно говорят в народе, что сколько сокол ни парит по поднебесью — все равно он высмотрит добычу, и сколько бедный заяц ни мечется по земле — все равно погибать ему в зубах зверя хищного. Ехала, ехала бедная Кунше — настал и ее смертный час: больше ни она, ни Рыжий и шагу ступить не могут, а кругом — безводная пустыня.
  О аллах всемогущий,— взмолилась мать,— пусть  я сгорю пеплом, но дай, прошу тебя, жизнь моему сыну!
Подняла Кунше глаза к небу, а там дымок тянется. Далеким миражем маячит на горизонте одинокая юрта... И откуда только сила взялась — добрела женщина до жилища!
Войлок юрты почернел и стал ветхим от времени, но еще старше выглядел хозяин ее. Высокий и смуглый, он казался высохшим дубом. Ветер перебирал пряди огромной белой бороды. Сквозь дыры одежды виднелось иссохшее тело.
  Дочь моя,— обратился он к Кунше,— я давно тебя жду, два дня назад ласточки принесли мне весть о тебе. Какие тяжкие муки заставили тебя так страдать, зачем ты пришла ко мне, старому Толыбаю?
Из последних сил выговорила вдова:
  Лишилась    я единственного    сына, дорогой    отец! И как беспомощная птица с подрезанными крыльями, кружусь и не могу найти его! Помоги мне, всевидящий, посоветуй, где искать?! —И тут же упала, лишившись чувств.
Толыбай свистнул по-птичьи — прилетела большая стая ласточек. Они крыльями навевали свежий ветерок на Кунше, в клюве приносили ключевую студеную воду и окропляли лицо женщины. Только пришла в себя бедняжка, как ласточки, по взмаху руки Толыбая, помчались в ее аул. К вечеру они принесли оттуда серую мышь с палец величиной. Толыбай спросил, не видала ли мышь, куда девался из юрты маленький мальчик? И ответила мышь:
  Сына Кунше украла женщина с глазами навыкате. Перевел  Толыбай  Кунше на человеческий  язык слова
мыши, снова заплакала бедняжка, забилась, как перепелка в сетях.
  Ойбай-ау, это Айжарык! Я и раньше подозревала ее в этой жестокости: у нее никогда не было детей, и вдруг в шестьдесят лет родился ребенок!
Снова Толыбай засвистел по-птичьи. Опустились на его плечи два огромных черных беркута.
  Летите в аул Кунше,-— приказал им мудрец,— принесите сюда Айжарык с ее сыном.
Взмыли беркуты к небу и уже к утру прилетели обратно.
Один принес на крыльях страшную старуху. Лицо ее было морщинистым, как опорожненный бурдюк, глаза выпучены, как перевернутые пиалы, плечи, как два седла — на каждое можно посадить по человеку.
Другой беркут бережно опустил на землю мальчика. Он был хрупким и белокожим, глаза, как у верблюжонка, с удивлением смотрели на мир. Казалось, малыш ничуть не испугался ни птиц, ни чужих людей, только смотрел на все с любопытством. Чуя сердцем в Кунше родную мать, он протянул к ней ручонки. Айжарык стукнула его по рукам и притянула к себе.
  Отдай ребенка матери! — сказал ей сурово Толыбай.
  Да ты рехнулся, старый! Видано ли, чтобы мать отдавала свое дитя. Это мой сын, и никому я его не отдам.
Малыш все тянулся к Кунше, не отрывал от нее радостных глаз.
  Не   хочешь   послушаться   меня — пеняй   на   себя,— сказал  Толыбай. — Я  разделю  ребенка  между  вами! — и старец кинулся к ребенку с секирой.
Айжарык сразу согласилась со словами Толыбая:
- Мудрое твое  решение,  да будет так! — и толкнула
мальчика под секиру.
Кунше не  дала  мудрецу  ступить  и  шагу  вперед.   Она
обвила  его  ноги   руками,   зарыдала,   как   раненая   лебедь,
взмолилась:
  О святой отец, не губи невинного. Отдай дитя Айжарык, пусть живет у нее, лишь бы жив был!
  Эй, Айжарык,— вскричал в гневе мудрец,— у тебя не сердце, а холодный камень!  Отдай же, старая ведьма, ребенка   родной  матери! — и подвел   мальчика   к  Кунше. Дитя радостно обняло мать... Усадил их Толыбай на беркутов и отправил в родной аул.
Злая Айжарык, опозоренная, до сих пор одиноко сидит в пустыне, от стыда не смея поднять головы. От времени она, говорят, превратилась в серый камень.